Выставочный марафон

Не каждый посетитель знает, насколько сложно бывает собрать новую выставку. Не всякий сочтет выставочную деятельность любопытной, исполненной неожиданных задумок, казусов. То, что для одних ограничивается часовой прогулкой по залам, другим стоит нескольких месяцев активной работы. Узнать оборотную сторону, изнанку выставок Русского музея нужно, чтобы относиться к ним с еще большим почтением и, быть может, прощать неизбежные огрехи, очевидные недостатки.

В последние 10 лет в залах Русского музея прошло более 350 выставок. «Проблем с поиском темы не возникает, – рассказывает Евгения Петрова (заместитель директора Русского музея по научной работе). – Проблемы у нас другие. Прежде всего – финансовые. Выставки сейчас не те, что были лет сорок назад. Раньше было проще. Вешали картины по стене и все. Придет зритель или нет – этим руководство не интересовалось. Сегодня вся издательская и выставочная деятельность у нас на самообеспечении. Невольно приходится думать о том, чтобы привлекать новых зрителей. Из бюджета оплачиваются наши зарплаты, все строительные, хозяйственные нужды, но от государственного финансирования остаются весьма скромные средства – на них мы можем проводить не больше двух выставок в год. А у нас четыре дворца. В каждом нужно не только собирать выставки, но периодически сменять их. Петербуржец на постоянную экспозицию ходит раз в десять лет – с гостями. Он уже видел наши картины. Ему нужно что-нибудь новенькое; ходить в Русский музей он будет только на выставки. Мы не можем рассчитывать исключительно на приезжих. Одна выставка (даже самая крупная) может длиться не дольше трех месяцев. Значит, в каждые три месяца – 12 выставок. Следовательно, в год – вынь да положь 30-36 выставок. Иначе интерес к нашим дворцовым пространствам упадет. Что за этим последует? Меньше посетителей. Меньше денег; нам уже не будут давать премии, награды. Сократятся реставрационные работы. Сократится финансирование...

Каждую новую тему приходится прорабатывать со всей возможной тщательностью. Обсуждаем по пять-семь раз. Одно и то же. Сейчас, к примеру, обговариваем новую выставку по Филиппу Малявину. Казалось бы – ничего сложного. Монографическая выставка. Известный художник. Никаких теоретических проблем. Но! Работы Малявина разбросаны: и в России, и за границей. Сегодня собрать картины даже по отечественным городам требует не только времени, но, прежде всего, больших денег. Вот и считаем. Привезти работу из Нижнего Новгорода – полмиллиона рублей. Из другого города – еще полмиллиона. Нам хочется увидеть Малявина из Риги, Белоруссии, Мальме. И вот мы должны сидеть, просматривать сметы и думать – от чего отказываться. Все привезти невозможно. Если собрать все, то выставка выйдет миллионов в десять. Это не так много (с учетом всех страховок, транспортных затрат, разработки дизайна, выпуска каталогов). Но таких денег у нас нет.

Хочется привезти из Венеции “Смех” – раннюю работу Малявина. Она могла бы стать центром всей выставки. Венеция – не так далеко; привезти можно. 24 тысячи евро – дорога в обе стороны. Однако проблема не только в этом. Работа хранится в здании, расположенном на канале. Соответственно нужно картину достать, погрузить на баркас; выплыть с ней до места, откуда идет специальный транспорт. Обо всем этом нужно договориться. Получить разрешения. Долгие переговоры и – венецианцы соглашаются в виде исключения (мы с ними уже сотрудничали) передать нам эту картину. Мы их благодарим, радуемся. Кланяемся, все замечательно. Считаем смету. Проходит время. Из Венеции – письмо. Пишут, что дорога будет долгой, тяжелой; вновь повторяют все обговоренные детали транспортировки и в конце сообщают, что картину перед таким путешествием нужно реставрировать, на что просят выделить четыре тысячи евро… Опять нужно менять смету, пересматривать траты. И так – постоянно.

Иногда приходится уже в пути от чего-то отказываться. Если отказаться слишком жалко, то начинаются другие размышления – где взять еще денег, от чего отщипнуть. Где-то отнять, где-то прибавить. Арифметика. К сожалению, без этого не обойтись. И вот, готовясь к выставке Малявина, садимся за один стол академик Владимир Леняшин, ведущий научный сотрудник Владимир Круглов, я. И что же мы делаем? Правильно – считаем. Три на ум пошло, единицу пишем…»

Материалы по задуманной выставке из научных отделов переходят к дизайнерам. У них проблем случается не меньше, а казусов – еще больше. Марина Дынай (заведующая отделом оформления выставок) рассказывает:

«Наш отдел существует 22 года; есть опасность повториться – сделать что-то в тех же цветах и материалах (в тех же залах). К счастью, всегда находится какой-нибудь оригинальный ход – по расстановке стендов, щитов, других конструкций; повторяться пока что не приходилось.

С фантазией проблем нет. Проблем больше со временем. Сложности бывают, когда промежуток между выставками излишне короткий и нужно приспособить уже расставленные конструкции под новую тематику. Для этого есть соответствующие художественные приемы. Можно что-то перекрасить, отпилить, достроить, сломать, перекрутить. Это не так просто, особенно если выставки (прошедшая и грядущая) были слишком уж разными. К примеру, у нас в Корпусе Бенуа была живопись Дмитрия Жилинского (14 ноября 2012 – 25 февраля 2013), а затем – “Светильник Древней Руси” (3 апреля – конец мая 2013). Конструктивно выставки несовместимы.

В последние годы к нам все активнее проникают мультимедийные технологии. Мы не торопимся использовать их в основных классических экспозициях, но на временные выставки допускаем с удовольствием. К примеру, в зале под витриной лежит альбом. Посетитель видит только открытые страницы, видит обрез, но не более того. Он не может полистать альбом; а ведь в нем много интересного. Подобное ограничение не всем нравится. Нельзя открыть витрину и позволить каждому мусолить страницы – тут и говорить не о чем. Но возле таких альбомов мы поставили сенсорные экраны, при помощи которых каждый посетитель может спокойно пролистать виртуальную копию альбома – рассмотреть все интересующие его детали. Это – шаг вперед. Прежде о таком и не думали. На выставке “Вокруг света с мольбертом” (7 октября 2009 – 15 февраля 2010) сенсорные экраны были особенно популярны, потому что под витринами лежало много путевых альбомов. На других выставках с помощью таких экранов можно было ознакомиться с тем, как проходила реставрация картины. Зрителю это любопытно: как слой за слоем вскрывалась картина, какой она была раньше – ржавой, черной или вообще записанной другим сюжетом.

Еще с 2003 года мы начали все активнее использовать мультимедийные технологии. Тому пример – выставка “Санкт-Петербург. Портрет города и горожан” (18 мая – 10 ноября 2003). Тогда мы установили на входе камеру, а в вестибюле Корпуса Бенуа повесили большой белый планшет, на который передавалась картинка с камеры. То есть плакатом к выставке стали сами горожане, которые подходили к музею. Живой плакат. Не все сразу поняли, что видео идет в реальном времени. Те, кто понимал, часто выбегали назад – на улицу, звонили друзьям, оставшимся в вестибюле, и кричали: “Ты меня видишь, видишь?!”

В кинозалах при выставке мы показываем фильмы, которые сами же подбираем, используя готовые материалы. Фильмы о художниках, хронологические нарезки – чтобы создать атмосферу времени. Помогает соответствующая музыка.

Для “Города и горожан” мы сняли ролик: арендовали катер (то еще суденышко попалось…), установили на нем профессиональную видеокамеру и – катались по Неве; снимали под мостами. Потом из этого материала сделали видеоинсталляцию; построили бутафорный пролет моста и за ним – по стене – пустили отснятый фильм».

О другом, менее успешном использовании современных технологий в оформлении выставки рассказывает дизайнер Русского музея Елена Волкова: «Для выставки “Времена года” (21 декабря 2006 – 10 мая 2007) мы использовали новый технологический прием в оформлении. Мультимедийные чудеса. Сами увидели такое в первый раз. Среди прочего на входе в зале был установлен жидкий пол – специальная широкая клеенка, на которую от проектора проецируется любое нужное изображение. Мы решили имитировать позднюю осень – “настроить” на клеенке павшую листву (едва присыпанную снежком). Если пройтись по этой пленке, то за тобой остаются следы. Через какое-то время они зарастают. Чудеса в решете! Нам все это смонтировали, настроили. Красиво. Сотрудникам нравится. Ждем восторга от посетителей. Открывается выставка и… на входе образовался затор. Люди просто боялись идти по мультимедийной клеенке. Боялись даже наступить на нее. В итоге – жались к стенам, шли в обход; задевали картины, куртками скребли рамы, наши бесценные экспонаты… Бабушки-смотрители дошли до исступления. Просили шагать по листве; говорили, что не надо бояться. Люди не реагировали. Боялись. Наконец пришла группа школьников; они, не в пример взрослым, быстро освоиликлеенку. Стали по ней ползать – за ними оставался широкий след по снежку и листве. Веселились. Взрослые на это дело посмотрели, расслабились и уже спокойно шли вперед. Поток людей наладился и уже почти не сбивался. Дети спасли положение.

Получается, мы тогда настолько далеко шагнули в технологиях, что народ нас не мог догнать…»

 Марина Дынай продолжает: «Для некоторых выставок важны звуковые эффекты. Например – выставка “Звучащее вещество” в Мраморном дворце (20 декабря 2012 – 11 марта 2013). Там акустика – неотъемлемая часть. Нетрадиционные музыкальные инструменты, звучащие скульптуры, цветомузыкальные инсталляции.

Впрочем, музыкальное сопровождение мы используем не так часто. С этим связано много технических проблем. Акустика – вещь сложная. Наши залы оборудованы динамиками; мы могли бы использовать звуковые эффекты чаще. Но! Нужны более современные системы, которые бы сами регулировали звук – в зависимости от количества посетителей. Работать на постоянной громкости неудобно. Когда в зале один посетитель, ему кажется, что громко. Вы сделали нужные настройки – уменьшили звук, а в зал уже вошли пятьдесят человек, и они почти ничего не слышат. Они не только привнесли свой шум, но также изменили наполненность помещений, а значит – повлияли на акустику.

Иногда посетители предлагают дополнить картину звучанием. К примеру, висит на стене деревушка, так почему вблизи от этой картины не слышать лай собак, крик петухов, птичье щебетание. Технически исполнить можно. Нужно создать для каждого экспоната свой отдельный “звуковой зонтик” – акустический купол – такой, чтобы характерные звуки были слышны только здесь, возле конкретного экспоната. Сложная система (нужно учитывать эхо), но теоретически осуществимая. Дело в другом. Это все – элементы развлекательного. Живопись – самоценное, цельное искусство. Не нужно из него делать какое-то шоу. Если вы работаете с инсталляцией, тогда разговор другой. Это уже не коллекция Русского музея; это уже современный художник, который не пишет, но придумывает, что можно сделать с чужим написанным произведением, и так создает свое – новое. Тогда у них из картины что-то вылезает, выпадает, гремит, светит. Они переосмысливают известные работы – этим пытаются высказать какую-то свою идею. Но классическое искусство при классическом экспонировании в дополнениях не нуждается. Русский музей никаких идей не защищает. Мы просто выставляем произведения искусства. Мы не занимаемся инсталляциями. Мы только создаем фон – тонко, ненавязчиво. Не мешаем зрителю воспринимать экспонаты, ради которых он пришел.

На выставке “Павел Филонов. Очевидец незримого” (17 июля – 7 ноября 2006) мы использовали популярную тогда технологию. Затемнили анфиладу в Корпусе Бенуа; и каждая картина была высвечена точечно – от рамок. То есть кругом темно; светится только картина. Разные мнения звучали по этому поводу. Мне такой прием не понравился. Живописная работа превратилась в слайд. Кажется, что она подсвечена изнутри – как вывеска колбасы в магазине. Но многим нравилось…»

Некоторые из посетителей были согласны с Мариной Васильевной. Среди комментариев в «Книге отзывов» о выставке можно найти такой: «Художник не задумывал такого показа своих работ. Это – не Филонов, а коллективное творчество Филонова и сотрудников музея. Филонов на это не подписывался. Не знаю, есть ли наследники и каково их мнение о таком показе. Меня не интересует музыка и работа со светом, когда я хочу посмотреть Филонова. Тем более музыка – ужасная. Живопись не ощущается так, как мечтал художник, работая. Посетитель выставки».

«Иногда наши эксперименты с распределением выставочного пространства приводят к совершенно неожиданным казусам, – продолжает Марина Дынай. – Для выставки “Марк Шагал” (30 июня – 19 сентября 2005) в центре первого зала мы сделали коридор (разделили зал на три прохода), в котором вывесили аннотации, фотографии. Проходы нигде не ограничены – можно идти любым из коридоров и спокойно проходить в другие залы. Все хорошо. Открытие выставки. И тут… мы видим, что на проходе – пробка. Не продвинуться, не протолкнуться. Получилось так, что залы все пустовали, а коридор с аннотациями забился до толкотни. Те, кто шел впереди, остановились читать; шедшие следом не захотели (или побоялись) их обойти по другому проходу и так встали. Началась давка. Такого мы не ждали… Никто не мешал пройти через другой проем; нет; все уперлись и хотели идти только вперед – вслед тем, кто уже здесь прошел. Увидел, что нужно читать аннотацию; встал – и читает или ждет очереди прочитать. Остальным приходилось ждать в вестибюле. Потом мы из этого коридора все вывески убрали…»

О другом казусе рассказывает дизайнер Русского музея Владимир Преснов: «Вынести что-то из музея не так просто; нужен специальный пропуск. Серьезное дело, режимный объект. Поэтому для выставки в другом замке мы собираем все большими порциями – чтобы унести сразу. Чтобы не ходить отдельно с аннотацией, с плакатом, с подвеской.

Однажды у нас в один день открылось сразу две выставки – в разных залах. Мы все подготовили. Упаковали. Отдали лаборанту. Он побежал. Одна выставка открывалась в 14:00 в Строгановском дворце. Другая – в 16:00 в Мраморном дворце. Как вы понимаете, произошла какая-то накладка, путаница. Лаборант отвлекся, растерялся и – перепутал упаковки. Разнес материалы в противоположные стороны. Ничего страшного; работники могли бы сразу заметить, поднять тревогу, но… Выставки оказались похожими. Монографические, пожилых авторов-юбиляров. Почетные люди из Союза художников. Один из них – покойный. Другой – живой… В Строгановском открывался живой; работники подмены не заметили; суета была, и не успели даже имя на аннотации прочитать – так и развесили по стенам. Открытие. Стоят люди. Все, довольные, перешептываются. Обсуждают работы, поздравляют юбиляра. Никто текстовые материалы пока что не читает, и скандала не случается. Ученый секретарь выступает, рассказывает о художнике. И только один из друзей юбиляра – старичок-фронтовик – задумал читать аннотацию. Читает. Удивляется. “Надо же, я ведь и не знал, что он там родился… Надо же, я думал его отец… Надо же…” К середине текста старичок почувствовал подвох; начал искать заголовок с именем; вместо него увидел даты жизни… и смерти – с указанием кладбища. У него волосы на голове дрогнули. Но фронтовик оказался крепкий; виду не подал. Выждав паузу, подошел к ученому секретарю и на ушко шепнул. Тот аж подпрыгнул. Помчался. Нужно было срочно менять. Юбиляра тем временем провожали в другой зал. Пришлось сопровождать его боком – спиной прикрывая развешанные аннотации… К счастью, тогда все закончилось мирно; благодаря выдержке старичка. Он потом сказал, что все понимает – всякие ошибки случаются; боялся только, что друг его (художник) расстроится.

Главное в нашем деле – не перепутать выставки…»

Несмотря на подобные казусы (неизбежно свойственные выставочным марафонам), выставки Русского музея остаются успешными, неизменно привлекают десятки тысяч любителей искусства. Посетитель может похвалить художников, мастеров, но редко подумает хвалить научных сотрудников, музейных дизайнеров. Это означает, что они хорошо выполняют свою работу. Позволяют воспринимать экспонаты в широком, законченном контексте, а себя не выпячивают.

Информационный источник http://russianmind.eu/vystavochnyi-marafon


Назад к списку